Гений места

Прежде чем кричать о «похищении века», а уж тем более «принимать жёсткие меры» нужно разобраться в ситуации

Я вернулся в Псков после недельного отсутствия (участвовал в баховском фестивале в Гданьске) во вторник на прошлой неделе. Отключил телефоны и лег спать. На следующий день включил телевизор и посмотрел новости в сети. И понял, что проспал сенсацию.

Усадьба генерала Василия Корвин- Круковского, где прошло детство и юность его дочери Софьи Ковалевской. Архитектор (предположительно) Александр Брюллов, брат живописца Карла Брюллова. Фото: Юрий Стрекаловский.

«В мемориальном музее-усадьбе Софьи Ковалевской в Полибино совершена «кража века»: похищены картины стоимостью в сотни тысяч долларов». Украдены «Портрет женщины с ребёнком» неизвестного фламандского художника XVII века и пейзаж работы В. В. Круковского (1853). Местные и даже центральные СМИ не скупились на эпитеты; одна газетка так и вовсе написала о «похищении века».

Видно было, что, наряду со стоимостью похищенного (а к ней мы ещё вернёмся) воображение пишущих и комментирующих особенно потрясали слова «фламандский» (вариант: «голландский») и «XVII века». Так и читалось между строк:

- Ох, ты батюшки, Рубенса из псковской деревни попёрли!.. Рембрандта! Ван Дейка… Вермеера... кто бы мог подумать!

Про вторую похищенную работу - русского автора, - говорилось с интонацией «кто ж не знает старика Круковского!»

Типа тоже ничего.

Власти, как всегда, отреагировали быстро, сурово, эффективно: «начато расследование», «взято вод контроль», «объявлен выговор».

А именно: служебное расследование установило, что охранная сигнализация в момент кражи была неисправна, сторож отсутствовал на рабочем месте (находился на больничном, и его никто не заменял): налицо факт халатности. Последовал выговор директору музея Валентине Румянцевой.

Виктор Остренко, недавно возглавивший областной комитет по культуре, прокомментировал ситуацию и вовсе радикально: в том смысле, что, если Псковская область не может собственными силами обеспечить должной охраны своим музеям, их надо закрывать « до лучших времён».

Буквально: «Чтобы сохранить ценности, их надо закрыть в металлический бункер». Конец цитаты.

В пятницу я был в Полибино.

* * *

Пустая рама, оставленная похитителями пейзажа. Рядом – портрет Василия Корвин-Круковского, автора похищенной картины. Фото: Юрий Стрекаловский.

Находящаяся между Великими Луками и Невелем усадьба генерала Корвин-Круковского – отца Софьи Ковалевской, где она выросла, где похоронены её родители, и куда она сама не раз приезжала, будучи уже знаменитой, - может быть, лучший мемориальный музей нашего региона. По крайней мере, в наибольшей степени соответствующий слову «мемориальный».

Во-первых, это подлинный сохранившийся дом, действительно принимавший того, чью память он хранит (Михайловское и Вечаша – новоделы; Кярово – да, дом подлинный, но он принадлежал матери Мусоргского, а сам будущий композитор бывал там лишь время от времени). Во-вторых, уникальный комплекс подлинных мемориальных вещей, находящийся в этом музее. Они попали сюда из Великолукского краеведческого, куда были переданы в 1953 году после смерти дочери Софьи Владимировны Ковалевской её наследницей Верой Владимировной Ковалевской.

В числе прочих вещей была и упоминающаяся в описаниях полибинских интерьеров середины XIX века, «копия какой-то голландской картины». Во время реставрации в Институте им. Грабаря выяснилось, что «копией» работу называли напрасно – просто из-за многочисленных поновлений она стала выглядеть как поздняя копия, а под слоями записей оказалась живопись XVII века. По структуре холста, типу композиции, костюмам персонажей и доминирующим краскам удалось определить время и манеру: 1630-40-е годы, явственно влияние круга Антона Ван Дейка.

Тут самое время немного охладить пыл говорящих о «краже века»: не стоит прельщаться интересным происхождением и ранними датировками. Голландская и фламандская живопись XVII века – огромный массив. Памятников сохранилось по всему миру превеликое множество, буквально десятки тысяч работ. Грех так сказать, но хоть маринуй.

Надо представить себе ситуацию той эпохи: это было искусство для нарождавшегося среднего класса - относительно недорогие картины, написанные маслом, то есть выполненные в чрезвычайно модной и современной тогда технике. В то время это была «бомба» и «последний писк»: яркие «живые» краски, но без всех этих дорогих минералов и золота, которые использовались старыми (средневековыми и ренессансными «темперными») мастерами. Плюс – иллюзорная перспектива.

По силе воздействия, доступности и популярности это было, пожалуй, сравнимо с первыми фильмами с использованием «спецэффектов». Заказов от народившихся «первых в мире буржуа», желающих запечатлеть свою неповторимую и свободную личность и её окружение, последовало множество. Спрос породил предложение. Профессия живописца стала востребована и популярна. Работ, повторюсь, сохранилось много, а их техническое качество и художественная ценность весьма различны.

Тот «фламандец», что висел в Полибино – не выдающийся. Не Ван Дейк, не Рубенс, не Рембрандт, не Вермеер. Но – неплохой. И – всё равно: Голландия, XVII век. Семейная реликвия и культурная ценность.

Откуда же такие суммы оценки? – спросите вы. Говорилось ведь о 150 000 долларов.

Дело в том, что:

- во-первых, мировые цены на произведения искусства растут и будут расти: это один из самых привлекательных способов вложения средств в современном постиндустриальном мире, где самым высокотехнологичным производством является производство символов и мифов;

- во-вторых, называемая сумма – это сумма страховой оценки, то есть та, что бывает заявлена музеем при страховании, которое обычно осуществляется на время перемещения экспоната (например, на выставку в другой стране). Как правило, эта сумма завышена по сравнению с рыночной оценкой – на всякий случай.

Рыночная же стоимость похищенной картины несколько меньше и колеблется, по мнению специалистов, от 20 до 100 тысяч долларов. На чёрном рынке (куда, скорее всего, она и попадёт), эта цена будет меньше. Результат аукционных торгов, если бы они состоялись, предсказать трудно. Дело вообще не в этом, все эти суммы весьма условны, вообще, условность денег как платёжного средства видна именно на примере оценки произведений искусств как нигде больше.

Картина может быть оценена в определённую сумму, но это совершенно не означает, что её можно за эту сумму продать или купить. Купите-ка «Джоконду» или «Даму с горностаем» за её страховую сумму! – а не продаётся.

Ценность похищенного не выражается в деньгах. Это – культурная и мемориальная ценность. Это не просто «фламандец, XVII век», а та самая картина, что висела в том самом доме, в котором выросла та самая Софья Васильевна Ковалевская, та самая картина, что висела в доме Ковалевских в Стокгольме, та самая, которую после смерти знаменитой учёной, первой в мире женщины – лауреата Нобелевской премии, нашей соотечественницы и землячки её дочь вывезла в Россию, та самая, что хранилась потом в единственном в мире музее Софьи Ковалевской.

А, кроме того – очень неплохая живопись. И загадочная судьба произведения – почему отсутствует часть картины? Кто был изображён на ней ещё? К кому тянется изображённый на ней ребёнок? Как она попала в семью отца Софьи Васильевны, генерала Корвин-Круковского, ведущего род от венгерского короля?

Это же касается другой похищенной работы, принадлежавшей кисти троюродного брата знаменитой обитательницы Полибина, Василия Корвин-Круковского.

Разговор же с упоминанием цифр тут может быть только «технический» – например, при исчислении суммы страховки или срока наказания.

Если до этого дойдёт.

Теперь – что касается ответственности. То есть, наших любимых национальных вопросов: «Кто виноватЪ?» и «Как же вы допустили?!!»

«А давайте разберёмся» – сказал в известном спектакле Евгений Гришковец.

А давайте!

Увы, как это не ужасно, но кражи и гибель произведений искусства – это трагическая и неизбежная составляющая мировой музейной жизни. Всем известна история с Эрмитажной «Данаей». Из Музея Эдварда Мунка в Осло в прошлом году была похищена легенда экспрессионизма - знаменитый «Крик». Пять лет назад в Стокгольме среди бела дня двое грабителей «взяли» двух Ренуаров и одного Рембрандта. Два года назад из венского историко-художественного музея похитили золотую солонку работы Бенвенуто Челлини. Воры залезли на второй этаж по лестнице-стремянке и, разбив стекло, унесли шедевр, оцененный в 50 миллионов евро. Сигнализации не было. Это была самая крупная разовая кража произведения искусства в современной истории.

Такого идиотизма, конечно, поискать, но, вообще-то, случаев – море. Как говорят наши бледнолицые братья в фильме «Форрест Гамп»:

«Shit happens». Неприятности случаются.

Что же теперь, Лувр закрыть? Эрмитаж окружить автоматчиками «до лучших времён»?

- Правда, не надо?

– Не надо!

Василий Корвин-Круковский. Пейзаж. 1853 г. Похищен из дома-музея С.В. Ковалевской в Полибино в ноябре 2005 г.

Я вовсе не хочу сказать, что всё в порядке, что ничего страшного, и пусть все идёт, как идёт. Всё совсем не в порядке. Очень не в порядке.

И случившееся ЧП должно было стать не дешёвой сенсацией в стиле «похищение века», а серьёзным информационным поводом для разговора о проблемах, связанных с сохранением культурного наследия Псковского края.

Впрочем, так оно и произошло. Инцидент практически совпал со стартом очередной реформы, начатой администрацией Михаила Кузнецова – реформы управления в сфере культуры.

То, что реформа эта назрела, у меня лично не вызывает сомнений.

Так, как шли до сих пор дела в региональной культуре, особенно в части, касающейся вопросов её управления и управляемости, в части менеджмента культурных процессов - продолжаться просто не может.

Вопрос в том, как будет проходить эта реформа, какие перед ней будут поставлены цели, и какими средствами они будут осуществляться.

Тут я не собираюсь говорить об этом подробно. Но некоторые соображения, - а вернее, предостережения, - я всё же выскажу.

Ибо – информационный повод. А именно – слова Виктора Остренко о «бункере», в котором будет храниться культурное наследие до «лучших времён». Многими эти слова были поняты в почти прямом смысле: что музеи, подобные Полибинскому, будут закрываться, если не найдутся возможности обеспечить сохранность их фондов.

Это – не выход. Это – тупик.

Закрыть, «законсервировать» музей или увезти его фонды в другое место – значит просто его убить. Это не лампочка, которую можно выключить, а потом снова включить. И «лучшие времена» не наступят, потому что настоящий музей нельзя вдруг «создать» на пустом месте – как нельзя создать на пустом месте научную школу или традиционный тип жизни.

Взять то же Полибино: музей складывался не год и не десять. Вещи, переданные музею в 1953-м Верой Владимировной Ковалевской – только часть музейной коллекции, хоть и важная. Основная часть сложилась потом – именно стараниями нынешнего директора, Валентины Румянцевой [ 1 ], которая буквально охотилась за ними, начиная с середины 1970-х. Найдётся ли такой человек потом «по объявлению о приёме на работу» – не знаю. Сомневаюсь. Очень сомневаюсь.

Более того, музей – это не только и не столько люди. Это – главням образом – вещи, при которых люди служат. Вещи эти живут своей жизнью, вступают в особые отношения друг с другом и местом, в котором находятся. Это не мистика и не метафора. В экспозиции музея Софьи Ковалевской одно из центральных мест занимает её бальная накидка из гагачьего пуха. Довольно редкая антикварная вещь в своё время была выкуплена Валентиной Румянцевой у наследницы Ковалевской буквально «из-под носа» эрмитажной закупочной комиссии. Не случись этого – она бы оказалась в недрах эрмитажных фондов. Там бы она прекрасно хранилась в закрытом шкафу в ряду тысячи других, а здесь – это королева экспозиции. Дело в контексте, в ответе на вопрос «что это?»: «накидка гагачья бальная, конец XIX века, принадлежала С. В. Ковалевской» (в эрмитажной коллекции одежды) или - «бальная накидка Софьи Владимировны» (рядом с её же бальными туфельками в доме, где она училась танцевать…)

Настоящий музей существует, подобно живому организму – обрастает «плотью» фондов, крепит «скелет» экспозиции, тут протекают незримые процессы старения и развития, и всё это оживляется «душой» традиции и многолетней истории. Прервать это – легко. Возобновить потом – очень трудно, почти невозможно.

Музей привязан к месту, где он возник. Попробуйте перенести экспозицию из Полибина, скажем, в Псков. На новом месте она не будет работать – «гений места», призрак хозяйки останется в осиротевшей усадьбе. А в городском музее будет скучный угол со странными тут гагачьей накидкой, запылившимися бальными туфельками и непонятно откуда взявшимся здесь фламандским портретом XVII века.

Даже если его найдут.

Юрий СТРЕКАЛОВСКИЙ.
Полибино – Псков.

 

1 См.: С. Прокопьева. Полибинская авантюра // «ПГ», № 36 (107) от 19-25 сентября 2002 г.