Мы ставим точки над I
ОСНОВАНА В АВГУСТЕ 2000 года
Читать газету
Архив
12 июня 2009 года члены Псковского землячества в Санкт-Петербурге пришли к дому № 2 на улице Малой Конюшенной, где Юрий Спегальский и Ольга Аршакуни жили до 1968 года. В 2001 году на доме установлена мемориальная доска. Фото: Лев Шлосберг
Ленинград - второй родной город Юрия Спегальского. Сюда он приехал учиться из Пскова в 1928 году, поступил в Академию художеств, здесь он работал в инспекции по охране памятников Ленинградской области (в которую до войны входил и Псков), здесь он пережил блокаду, спасал от посягательств войны архитектурное наследие великого города, здесь встретил петербурженку Ольгу Константиновну Аршакуни, здесь он работал в музее городской скульптуры и в институте археологии, здесь рисовал средневековый Псков, проектировал его реставрацию и реконструкцию, мечтал о воплощении своих планов.
Отсюда, в конце лета 1968 года, они вместе уехали в Псков - навсегда.
Перечитывая жизнеописание Спегальского в Ленинграде, понимаешь, что охватить всё сделанное им для этого города одним взглядом невозможно.
И сделать это в большом городе намного труднее, чем в малом. Большой город труднее помнит имена. Имена, вошедшие в память большого города, занимают в нем свое место прочно и основательно, с трудом уступая пространство для других имен, другой памяти.
Юрия Спегальского в Санкт-Петербурге помнят немногие. Его столетний юбилей мог бы пройти здесь совершенно незамеченным, если бы эта веха ограничилась только официальными мероприятиями.
Но, по счастью, такого не случилось.
Золотой клен Спегальского, приехав из Санкт-Петербурга в Псков и вызвав ответное путешествие из Пскова в Санкт-Петербург ясеня и шведской рябины, создал новое электрическое родство двух городов - древнего и (по меркам древности) молодого.
Обойти даже за несколько дней Петербург Спегальского невозможно. Этот город, спасенный его руками и до сих пор сильный его присутствием, огромен. Когда-нибудь и это путешествие состоится.
А 12 июня мы прошлись в Санкт-Петербурге по местам, где жили Юрий Спегальский и Ольга Аршакуни. По улицам, где они ходили годами каждый день, по лестницам, которые помнят их шаги, и прикоснулись к перилам, которые помнят тепло их рук.
С нами был их портрет - фотография двух любящих и счастливых людей, сделанная в 1946 году в Пскове.
Сейчас здесь городская поликлиника № 39.
В 1943 году в этот дом, находящийся в самом начале улицы, напротив консульства Швеции, Юрий Спегальский перешел жить к своей супруге Ольге Аршакуни.
Санкт-Петербург, улица Съезжинская, 16, корпус 1. В этом подъезде в квартире № 7 (на фото вверху) Юрий Спегальский жил с 1938 по 1944 годы. Фото: Лев Шлосберг
Этот дом был связан для нее с ее первым семейным счастьем и двумя страшными трагедиями ее жизни. Здесь она узнала о смерти первого мужа. И здесь она провела последние дни со своей маленькой дочкой, которая не смогла пережить блокаду.
"Стоял декабрь 1941 года. Город бомбили, обстреливали. Голод выжимал из ленинградцев последние капли жизни. Я перестала спускаться в бомбоубежище - не было сил. Руки с трудом поднимали ребенка - мою единственную надежду. Ноги обезобразили цинготные раны, и я с большим трудом передвигала их. В комнате стоял промозглый холод.
В тот вечер из полуобморочного состояния меня вывел вой сирены. Я с трудом очнулась и, превозмогая боль в ногах, понесла ребенка на кухню - тесное, темное помещение, освещенное тусклым огоньком коптилки. В этой каморке, казалось, было теплее. Надо было помыть ребенка. Но после моего последнего тяжкого путешествия за водой к проруби на Неве воды осталось ровно столько, чтобы смочить полотенце. Тельце моей девочки стало совсем прозрачным. От боли за нее сердце подкатывало к горлу. Огонек коптилки медленно угасал - кончился керосин. Не было больше и спичек.
Утром по черной лестнице я спустилась на улицу, чтобы выкупить соевое молоко и хлеб. Ледяной, пронизывающий насквозь ветер прижимал меня к стенам.
Сколько это длилось, сейчас трудно вспомнить. От голода я потеряла сознание, а когда очнулась, карточек в кармане не оказалось. Это был непоправимый удар. Терзала единственная мысль: что будет с ребенком, когда меня не станет? Истощенную, слабую, я отнесла дочь в ясли, где она умерла на тринадцатый день.
Слабый огонек, во имя которого я цеплялась за жизнь, погас. Меня охватило безразличие…"
Ольга Аршакуни избежала смерти в стационаре для специалистов, больных дистрофией, созданном в самом начале 1942 года и размещенном в гостинице "Астория".
Улица Съезжинская, 16, корпус 1, вид с улицы. В этом подъезде в квартире № 7 Юрий Спегальский жил с 1938 по 1944 годы. Фото: Лев Шлосберг
Получив направление, она не смогла дойти до стационара сама:
"Путь от улицы Софьи Перовской до улицы Герцена показался мне бесконечным. Ветер валил с ног, больно хлестал морозным снегом по лицу, ноги каменели от боли, отказывались двигаться.
Исаакиевскую площадь завалило сугробами. Я выбивалась из сил. Натолкнувшись на памятник Николаю I, смутно поняла, что одолела лишь половину площади. Предстояло еще осилить ее вторую половину, целый квартал улицы Герцена и немыслимый подъем по темной обледеневшей лестнице. Легко одолевается любое расстояние в мыслях, но как его пройти?.. Сделав несколько шагов, я вдруг почувствовала дурноту.
"Не дойти" - тоскливо мелькнуло в сознании. Площадь была пустынной, помощи ждать неоткуда. Сквозь пургу темнела громада собора. Его тяжелый силуэт медленно раскачивался и клонился то в одну, то в другую сторону. С трудом удерживая равновесие, я из последних сил сделала рывок. Палки выскользнули из рук, и, падая, я поняла: это конец. Мне не подняться. И в этот момент увидала над собой склоненное лицо моей покойной матери...
Потом я узнала, что спасла меня бухгалтер Дома архитектора Валентина Андреевна Горопченко."
В тот вечер она впервые увидела Спегальского.
Он молча уступил свою койку только что принесенной с улицы умиравшей от истощения женщине.
Уступить койку в той ситуации могло означать - уступить жизнь.
Тогда они только увидели друг друга. Не сказали ни слова.
Когда в апреле 1942 года жизненные силы вернулись к ней, она пришла домой, но не было радости в этом возвращении.
Она перестала любить этот дом: "… дома на меня вновь наваливается тоска. Как здесь пусто и сиротливо! Густой слой пыли покрывает стол, подоконники, от нее стали серыми детские игрушки - моя постоянная боль.
Прихожу домой только ночевать. Днем стараюсь быть на людях. Так легче".
Здесь, в этом доме, с ней произошло преображение, когда осенью 1942 года она пришла к себе после внезапной встречи со Спегальским в Александро-Невской лавре, где она "изучала архивные материалы, проводила замеры памятника, по сохранившимся натурным следам выясняя первоначальную композицию стен ограды, примыкающих к надвратной церкви".
Незнакомая до того работа давалась тяжело. И в этот момент произошла их не менее внезапная, чем первая, и - при всей неопределенности - окончательная встреча:
"Помощник спустился буквально с неба, и его необычайная внешность поразила мое воображение: лицо светлое, обрамленное золотисто-русой волнистой бородою, темные волосы, откинутые с высокого выпуклого лба, пристальный взгляд ясных голубых глаз […] Я пыталась вспомнить, где я видела это лицо".
Член Псковского землячества в Санкт-Петербурге Анатолий Николаевич Егоров несёт шведскую рябину, привезенную из Пскова в память об Ольге Аршакуни. Фото: Лев Шлосберг
Он показал ей, как работать. Они переговорили, очень коротко.
"- Вы узнали меня?..
- Да, узнал и очень обрадовался, что вы остались живы".
И мир изменился.
"В тот день, вернувшись домой, где все хранило печальную память о прошлом, я, как всегда не раздеваясь, села на стул в горестном раздумье, ставшем для меня привычным состоянием. Я могла так сидеть долго, неподвижно, в каком-то тяжелом оцепенении. На этот раз мысли мои неожиданно изменили свой ход. Я впервые задумалась о своем будущем. Вдруг захотелось сделать свое жилище красивым. Так, вероятно, бывает с выздоравливающим человеком после безнадежно долгой болезни. В моей жизни произошло что-то очень значительное, и независимо от того, хочу ли я этого или нет, оно пришло, это неизбежное, без чего я уже не мыслила свою жизнь".
Он пришел к ней в эту квартиру впервые в самом конце 1942 года, когда она была больна и не могла выходить из дома.
"…Вскоре я заболела. Лежала с высокой температурой, закутанная с головой, и отчаянно мерзла. В комнате было не больше 5 градусов. Вечером раздался осторожный стук в дверь. Открываю - Юрий Павлович! Вот так неожиданность!
На всю жизнь запомнился мне этот вечер. Огонек коптилки, кусок суррогатного хлеба и горячий кипяток. А глаза встревоженные и радостные. И крепкие широкие ладони живительным теплом согревают мои окоченевшие руки…"
В этом доме они как-то заговорили о смысле вещей - вещей, окружающих человека в его повседневной бытовой жизни - много значащих, много помнящих, словно прирастающих к человеку на всю жизнь. Люди привязываются к вещам, своими мыслями и чувствами одухотворяют их.
Расставаясь с вещами, расстаешься с частичкой жизни - иногда очень большой.
"Я, как обычно, занялась воображаемой перестановкой мебели и вдруг впервые обнаружила полное бессилие. Квартира походила на комиссионный магазин, так много было в ней всякой всячины: между шкафами, столами, диванами оставались только замысловатые переходы, иногда настолько узкие, что можно протиснуться только боком. Стены комнаты были тесно увешаны картинами в массивных золоченых рамах. Все это давило, не давало дышать.
По дороге домой я думала о власти вещей над людьми.
- О чем задумалась?- спросил Юрий Павлович.
- Скажи,- ответила я,- не следует ли заранее воспитывать в себе чувство необходимости избавляться от лишних вещей?
[…]
- Но есть и такие вещи,- сказал он,- с которыми трудно расстаться. Вещи-друзья. У меня самым первым другом был блестящий шарик, который показала мне мать и потом повесила на ниточке у окна... Жаль, что со временем он куда-то исчез... Потом была дружба с большим, чуть ли не на полстены, толстым пушистым ковром. По ржаво-коричневому фону были разбросаны гирлянды цветов. Но я видел не имеющие ничего общего с реальным миром причудливые пятна - ярко-красные, голубовато-зеленые, желтые, переходящие одно в другое, видел змеящиеся линии, фантастические фигуры...
Потом появились друзья-книги. Друзья-деревья..."
Вот оно!!! "Друзья-деревья"! Вот они откуда материализовались - золотой клен, ясень, шведская рябина...
…Она всегда предчувствовала его появления.
В первые месяцы послевоенной работы в Пскове он жил там один, она же оставалась в Ленинграде, выезжая в Псков сначала только в командировки. Дни в разлуке тянулись мучительно. Каждая встреча была нежданным наслаждением:
"…Встретились мы с Юрием Павловичем значительно раньше, в декабре. Рано утром я внезапно проснулась с ощущением радости. Прислушалась. Полная тишина... И вдруг - чуть слышный звонок, осторожный, бережный. Так вот отчего радость!- так мог звонить только он!
Юрия Павловича отпустили лечиться. От постоянного переохлаждения, недоедания, антисанитарных условий начался фурункулез.
Но как только полегчало, он, еще лежа в постели, приспособил на коленях чертежную доску и стал готовиться к конкурсу на проект предмета по художественному фарфору, который объявил Союз архитекторов в 1944 году. Юрий Павлович задумал чайную чашку с изображением Александра Невского на коне, попирающего копьем немецких псов-рыцарей. Тонкий рисунок живописно лег на поверхность чашки…"
Сюда, в этот дом, они вернулись в 1947 году, когда непримиримые разногласия с чиновниками и коллегами по работе вытолкнули Спегальского из Пскова.
С этим домом связано привыкание Спегальского к вещам ХХ века, продуктам технического прогресса, к которым он - человек исконный, подлинный, органический - относился с предубеждением, и это прекрасно описано у Аршакуни:
"…После больших хлопот, мне удалось поставить в квартире телефон. Когда Юрий Павлович пришел с работы домой, телефонный аппарат уже стоял на его рабочем столе. И тут раздался звонок. Юрий Павлович зажал уши руками. На лице его появилось беспокойство.
К моему огорчению, к телефону он продолжительное время относился неприязненно. Вначале совсем им не пользовался, несмотря на все уговоры.
Юрий Павлович долго уговаривал меня не покупать телевизор. А когда телевизор все-таки появился, то был принят с некоторой недоброжелательностью. О своем отношении к нему он писал в одном из писем к товарищу 21 января 1962 года:
"...Когда О. К. покупала телевизор, я ее христом-богом молил не покупать, не предвидя от него ничего хорошего, но она, конечно, пренебрегла моими мольбами. Но на деле это благо культуры оказалось хуже, чем я предполагал. Стоит он у нас с 1953 года, то есть уже около девяти лет (он был куплен зимой). В день на него уходит в среднем 4 часа, не меньше, а за это время, следовательно, потрачено 13 000 часов и 1877 дней (рабочих, семичасовых).
Результат: нового я ничего не узнал, умнее не стал, но зато по вечерам ничего не делал, не рисовал, не писал, даже не мастерил ничего по хозяйству!
За это время можно было бы прочитать целую библиотеку, написать большой ученый труд или сделать таких изразцовых расписных печей, как у меня, штук десять, или даже построить целый дом!"
Он уже тогда понимал, что дороже всего - человеческое время.
12 июня 2009 года, сквер на углу улиц Съезжинской и Благоева. На посадку мемориальных деревьев памяти Юрия Спегальского (ясень слева), и Ольги Аршакуни (шведская рябина справа) петербуржцы принесли фотографию, сделанную в Пскове 3 июня 2009 года у церкви Николы со Усохи после посадки золотого клёна памяти Юрия Спегальского. Фото: Лев Шлосберг
Годы страданий не прошли для Ольги Аршакуни бесследно. В 1964 году наступил сильный кризис. Лежа дома, она думала, что умирает, и ей было страшно.
"В 1964 году я неожиданно заболела - микроинфаркт сердца. Я слегла. В этот год темно-каштановые волосы Юрия Павловича покрыла серебристая паутина седины.
Дома я оставалась подолгу одна. Лежа в постели, часами смотрела на роспись, созданную Юрием Павловичем на огромном занавесе, который закрывал сразу два больших окна. Окна были открыты. Ветер слегка шевелил ткань, и персонажи на занавеси оживали. Бравый пскович в голубой рубашке и пестрядинных штанах медленно начинал задумчивый танец. За ним колыхалось золотое поле пшеницы, и на белых звонницах раскачивались колокола, вознося хвалу "Земле родной псковской", которой художник посвятил эту роспись. В образах и красках, эта земля вставала величественная и живая, полная мирного труда и счастья.
Я как бы прощалась со всем этим. Мне думалось, что я скоро уйду... Но я ошибалась. Уходил он, а не я".
Между тем в 1965 году у нее случился второй микроинфаркт.
Это было как плохие предчувствия.
…Так сложилось, что в Ленинграде Спегальский сделал для Пскова больше, чем в Пскове. Но он так и не полюбил Ленинград так же, как любил Псков - как город, как место жизни.
"Юрий Павлович тяжело переносил климат Ленинграда. Часто, глядя в окно, говорил с хмурой печалью:
- Опять слякоть...
Это была тоска по Пскову".
Стены этого дома помнят его ежедневную, неизбывную тоску по Пскову:
"Мечты Юрия Павловича работать после защиты диссертации в Пскове не осуществились. На его письма отвечали иронично: "У нас есть свои специалисты-реставраторы".
Для нас началась очень трудная полоса жизни. Юрий Павлович всегда тосковал о своем родном Пскове. Но пока занимался в аспирантуре, пока жил надеждой, что скоро свои знания, опыт и труд отдаст Пскову, энергия не покидала его. Теперь надежда рухнула. Он не выходил из состояния молчаливой сосредоточенности. Все мои попытки подбодрить его, успокоить, "разговорить" оставались без ответа. Казалось они ему только мешают. Не в силах выносить гнетущую обстановку, я уходила и подолгу бесцельно бродила по улицам.
Возвращаясь домой, заставала его, безмолвного и неподвижного, все в той же позе сидящего за своим рабочим столом перед чистым листом бумаги..."
Отсюда, из этого дома, получив приглашение возглавить Проектно-реставрационные мастерские в Пскове, он отправился в Псков в августе 1968 года, в последний свой переезд. Он торопился, как никогда в жизни:
"Юрий Павлович лихорадочно спешил с отъездом. Его обычную спокойную уравновешенность сменили нетерпение и совсем несвойственная ему раздражительность в связи с возникающими осложнениями, тормозящими отъезд. […]Мосты позади были сожжены. Свою ленинградскую квартиру мы поменяли на квартиру в Пскове. Громадный неуклюжий фургон со всеми нашими пожитками двигался следом за нами".
Они покинули Ленинград навсегда.
...В 2001 году стараниями члена Псковского землячества в Санкт-Петербурге Юрия Васильевича Шутого на доме 2 по улице Малой Конюшенной установлена мемориальная доска. На ней написано: "В этом доме с 1948 по 1968 год (в соответствии с домовой книгой. - Прим. авт.) жил архитектор, художник, реставратор, крупнейший исследователь древнего Пскова Юрий Павлович Спегальский".
Удивительно, как это случилось, но о заслугах Спегальского перед Ленинградом на мемориальной доске не упомянуто.
…Стоя на Малой Конюшенной, я вдруг подумал: это же исторический петербургский шведский двор!
Когда председатель Псковского отделения общества охраны памятников истории и культуры Ирина Голубева выбирала в Пскове деревца для посадки в Санкт-Петербурге, она искала не слишком маленькие - чтобы прижились, и не слишком большие - чтобы поместились в вагоне поезда. Породу дерева специально не подбирали.
Деревом памяти Ольги Аршакуни стала рябина. Шведская рябина.
В этом доме Юрий Спегальский жил с 1938 года. Сначала - в корпусе 2 (квартира 21 на втором этаже), потом - в корпусе 1, выходящем на улицу, в квартире 7, на 4-м этаже. Переезд состоялся во время блокады и отмечен на полях домовой книги. Причины переезда неизвестны - возможно, второй корпус дома больше пострадал от войны и стал непригоден для проживания. В этот дом в 1942 году Юрий Спегальский пригласил Ольгу Аршакуни к себе в гости.
Шел ноябрь второй блокадной зимы. Они, знакомые уже несколько месяцев, гуляли по вечернему городу.
"- Пойти бы сейчас хотя бы в Русский музей,- говорит Юрий Павлович.- Посмотреть бы псковские иконы.
- А чем они отличаются от суздальских или новгородских?- спрашиваю я.
- Простотой и выразительностью, как и псковская древняя архитектура. Псковские живописцы даже краски сумели свои найти...- Он долго и интересно рассказывал, чем псковское письмо отличается от новгородского или владимирского.
- Как бы хотелось посмотреть Псков! Я ни разу не была.
Юрий Павлович приостановился, пристально посмотрел на меня.
- Мы вместе поедем в Псков, сразу после его освобождения.- Эта твердая уверенность, прозвучавшая в его голосе в ноябре 1942 года - в те страшные и, казалось, безнадежные дни - меня поразила.- А пока,- предложил он,- пошли, я покажу свою серию рисунков "По Пскову XVII века"..."
Они пришли на Съезжинскую, 16.
Память потом немного изменила Ольге Константиновне. Шестиэтажный дом она приняла тогда за четырехэтажный, а четвертый этаж, где находилась квартира 7, перепутала с третьим.
В тот день она впервые увидела внутренний мир Спегальского:
"…Мы подошли к четырехэтажному зданию, сумрачному, с черными глазницами окон. На лестнице темно. Юрий Павлович повел меня за руку на третий этаж, нащупал дверь.
И вот при мягком мерцающем свете свечи я увидала большой стол с инкрустациями, на нем массивный бронзовый подсвечник и старинный ларец. Одну из стен комнаты занимали полки с книгами. Резной шкафчик, тахта и маленький туалетный столик перед зеркалом, накрытый синей салфеткой,- все в комнате было просто, красиво и говорило о прекрасном вкусе хозяина. От всего веяло домовитостью, прочностью и любовью к порядку…"
В этой комнате он открыл ей самое сокровенное - свой Псков.
"Он встал из-за стола и, подойдя к полкам с книгами, достал альбом.
- Это мои блокадные рисунки.
Я стала рассматривать их. На плохой бумаге, линии неровны, порой исчезают... Но как он сумел проникнуть в жизнь далекой эпохи! Меня охватывало реальное ощущение того, что я нахожусь в том, далеком мире прошлого. Передо мной возникали величественные средневековые сооружения, городские пейзажи, древние псковичи, в кафтанах и высоких шапках с темной оторочкой. Цветные рисунки были особенно хороши. Словно сквозь дымку времен проступали мощные башни и стены города, а с них открывались вольные просторы древней псковской земли.
Юрий Павлович сидел у края стола, подперев голову руками. Передавая ему альбом, я сказала:
- Сказочная сила! […] Скажите, что в действительности осталось?"
И он поделился с нею своими мечтами об архитектурных заповедниках в будущем послевоенном Пскове.
Аршакуни была потрясена:
"…В этот памятный для меня вечер 17 ноября 1942 года он посвятил меня в свои думы, тревоги и надежды, мечты и планы. Еще шла война, конца которой не было видно, а он уже мечтал широко и вдохновенно. Какой же надо было обладать верой в победу, чтобы в то время думать о восстановлении Пскова, разрабатывать проект сохранения его исторического облика! Какой любовью к Родине надо было обладать, чтобы в те дни думать о великой ответственности перед историей родного края!"
Эти рисунки стали его песней, его легендой.
Показанные только однажды, в августе 1944 года, и то числом 30 из более чем 150 и вышедшие в свет стараниями Аршакуни, ее и его друзей, только в 1974-м, они зажили своей самостоятельной жизнью - такой, что только близкие помнили, КОГДА и КАК, КАКОЙ ЦЕНОЙ они были созданы.
На одном из ярусов колокольни Петропавловского собора в Санкт-Петербурге расположена экспозиция, посвященная восхождению верхолазов, в том числе Юрия Спегальского, на шпиль Петропавловского собора в 1957 году. Фото: Лев Шлосберг
Архитектор Николай Николаевич Воронин, получив от Ольги Аршакуни, в подарок альбом с рисунками Спегальского "По Пскову XVII века", написал ей:
"Дорогая Ольга Константиновна! Большое спасибо за Ваш подарок. Это настоящий, вечный памятник Ю. П., и в этом Ваш великий подвиг. Желаю Вам здоровья и энергии... О, как обидно, что сведения о том, как героически в блокадном Ленинграде Ю. П. создавал свои рисунки Пскова, оторвались от самого альбома... Сразу как бы видишь самого Ю. П., творящего в темноте, голоде и холоде..."
В подъезде первого корпуса консьерж разрешил нам подняться на 4 этаж до двери квартиры 7. Лестница (пролеты, решетка, перила) сохранились с военного времени. Они пережили войну. Они подлинны.
В квартире 7 недавно вновь сменились жильцы. Скорее всего, они не знают, кто жил здесь в годы блокады.
Жильцов квартиры 21 в первом корпусе дома 16 уже удалось найти. Они никогда не слышали о Спегальском и не представляли, кто жил в их комнате семьдесят лет назад.
В сотне метров от дома 16, на углу улиц Съезжинской и Благоева, находится небольшой сквер. Когда-то на этом месте стоял деревянный дом, в русском стиле, резной. Потом его снесли.
Как и многим "зеленым окнам" в исторической части Петербурга, этому скверу угрожает уплотнительная застройка. Против застройки борются местные жители. Их поддерживают все те, для кого Санкт-Петербург - ЖИВОЙ ГОРОД.
По улицам Съезжинской и Благоева Спегальский ходил тысячи раз, в том числе сотни раз - в дни блокады. Наверняка бывал и на углу этих улиц. Мы согласились посадить мемориальные деревья Юрия Спегальского и Ольги Аршакуни именно здесь, в этом сквере, где люди борются за свой город, за пространство жизни. Это очень рискованно. Но это соответствует жизненной миссии Спегальского и Аршакуни.
На посадку ясеня и шведской рябины сотрудник Музея городской скульптуры (того самого, где встретились Спегальский и Аршакуни), один из организаторов петербургской части Года Спегальского Евгений Овечкин принес большую фотографию, сделанную в Пскове 3 июня перед храмом Николы на Усохе, где петербуржцы и псковичи посадили золотой клен.
И деревья встретились, словно люди.
Юрий Спегальский и Ольга Аршакуни, как, возможно, никто другой в ХХ веке, породнили своими судьбами Псков и Санкт-Петербург.
В начале XXI века, в 2009 году, эти родственные корни дали свои всходы.
Золотой клен.
Ясень.
Шведская рябина.
Заслуги Юрия Спегальского перед Ленинградом, Санкт-Петербургом огромны.
Он начал заниматься его памятниками еще в 1937-38 годах.
По его собственным воспоминаниям, первый подъем в Ленинграде на большую высоту он сделал в 1937 г. Это была колокольня церкви святой Екатерины (1863, арх. А. М. Болотов) на Съездовской линии Васильевского острова, где он производил ремонтные работы.
Также в 1937 году он делал ремонтные работы с карниза Знаменской церкви (1794-1804 гг., арх. Ф. И. Демерцов) у Московского вокзала, устанавливал на Андреевском соборе (1764-1780 гг., арх. А. Ф. Вист) на Васильевском острове сорвавшийся крест, зимой делал обмеры купола Троицкой ("Кулич и Пасха") церкви (1785 г., арх. Н. А. Львов) на проспекте Обуховской обороны, зимой же - обмеры верхних частей готической церкви Иоанна Предтечи (1776-1778 гг., арх. Ю. М. Фельтен) и ее колокольни на Каменноостровском проспекте, обмеры куполов Борисоглебской церкви (1869-1882 гг., арх. М. А. Щурупов) на Синопской набережной*.
Когда началась война, человека, равного Юрию Спегальскому по опыту работы на высотных архитектурных объектах Санкт-Петербурга, просто не было.
По воспоминаниям Ольги Аршакуни, подтвержденных архивными материалами, в том числе подробными воспоминаниями архитектора С. И. Давыдова, осенью 1942 года в Ленинградской государственной инспекции охраны памятников была организована бригада верхолазов. Она занималась обследованием высотных памятников архитектуры, поврежденных войной. В нее входили М. Шестаков, ленинградский тренер по слалому, архитекторы С. Давыдов, Ю. Спегальский, верхолазы Л. Земба, Т. Визель, В. Захарова, О. Фирсова.
Еще в начале войны, зимой 1941/42 годов, эта же бригада в расширенном составе (но тогда без С. Давыдова) выполнила по заданию Ленгорисполкома работу по маскировке высотных сооружений, благодаря чему фашисты лишились ориентиров для обстрелов и бомбардировок. Были спасены сотни, если не тысячи, жизней ленинградцев, и десятки архитектурных шедевров**.
Руководитель бригады верхолазов С. Давыдов вспоминал: "Мы укрывали специально сшитыми чехлами купола Никольского собора, шпиль главного здания Адмиралтейства, Инженерного замка, колокольни Предтеченской церкви и главки на Петропавловском соборе... Работа, проведенная верхолазами на огромной высоте с досок, подвешенных на веревках, под вражескими обстрелами, была поистине героической…".
По воспоминаниям архитектора Владимира Ивановича Пилявского, "на территории Адмиралтейства за войну разорвалось более 70 бомб и снарядов. Группа из 15 "эксплуатационщиков" на ходу пыталась устранить повреждения: чинили крыши, закладывали трещины, задраивали окна, меняли размороженные трубы... Здесь выполнял каменные работы "понавыкший каменотесной хитростью" архитектор Юрий Павлович Спегальский. Юрий Павлович одновременно выполнял обязанности верхолаза: укрывал шпиль Адмиралтейства, участвовал в маскировке куполов церкви на Лиговке и Михайловского замка".
В музее-квартире Ю. П. Спегальского в Пскове хранится копия удостоверения, выданного ему на основании распоряжения Военного совета Ленинградского фронта 17 августа 1942 г. для производства маскировочных работ на здании Сенной церкви.
Верхолазные работы Спегальского в Ленинграде продолжились и после Великой Отечественной войны***.
С 15 ноября до 20 декабря 1952 г. он вел верхолазные работы в подкупольной части церкви Ильи Пророка в Пороховых.
В 1953 г. он работает на главном корпусе Публичной библиотеки (1796-1801 гг., арх. Е. Т. Соколов). Была произведена кладка карнизов, проверка и отводка штукатурки на кирпичных стенах, а также пилястрах и колоннах.
В 1953 г. Спегальский впервые поднимается на Исаакиевский собор (1825-1858 гг., арх. О. Монферран), где производит установление передвижной мольки для ремонтных работ на высоте от 34 до 58 метров по всему периметру собора, укрепляет карнизы, осматривает модульоны под карнизами.
В 1954 г. Спегальский работает на здании Монетного двора Минфина СССР (1796-1806 гг., арх. А. Порто), там Ю. П. Спегальский, О. П. Тихонов, И. М. Милорадов разобрали две дымовые кирпичные трубы диаметром 3,5 м и высотой 30 м каждая.
В 1956 г. Спегальский поднимается на Князь-Владимирский собор (1741-1789 гг., арх. М. Г. Земцов, П. Трезини, А. Ринальди, И. Е. Старов). Юрий Спегальский и Олег Тихонов осуществили проверку состояния штукатурки центральной главы собора и проверку прочности центрального паникадила.
В июле 1956 г. советские газеты, как о сенсации, сообщали о восхождении Ю. Спегальского и О. Тихонова на купол Исаакиевского собора. Журналист "Ленинградской правды" Юлия Юношева писала 7 июля: "Всякий, кто проходил в тот день по Исаакиевской площади, невольно останавливался, пораженный необычным зрелищем. На кресте главного купола огромного собора на невероятной головокружительной высоте (102 м) работали два человека... Это были архитектор Ю. П. Спегальский и альпинист О. П. Тихонов. Им пришлось снять облицовку купола, очистить железные конструкции от ржавчины и обновленные поставить на место".
Юрий Спегальский рассказывал: "Трудным был первый подъем. Влезть на крест менее сложно, чем на шпиль, но здесь встретилась непредвиденная трудность - выступающий на метр карниз верхнего малого купола. Раздвижная лестница, поставленная на перила верхней галереи, не доставала до него почти на человеческий рост. Нужно было откинуться назад, подпрыгнуть и, ухватившись за край карниза, подтянуться на него на вытянутых руках. Даже такой отличный спортсмен, как Олег, мог это сделать только с четвертой попытки...".
Вы можете себя представить ТАКИЕ работы сейчас?
Труды на Исаакиевском соборе продолжались целое лето, такого ремонта этой части собора не было с момента его постройки.
1957 год ознаменовался для верхолазов двумя прославленными работами: сначала - ликвидацией последствий урагана на большой луковице пятиглавого Смольного собора (1748-1764 гг., арх. В. Растрелли; 1832-1836 гг., арх. В. П. Стасов) и, наконец, вершиной ленинградских восхождений Юрия Спегальского, - реставрационными работами на Петропавловском соборе (1712-1733 гг., арх. Д. Трезини).
Восхождение к ангелу на шпиле Петропавловского собора в Ленинграде в 1957 году стало вершиной его ленинградского подвига.
В зимнюю стужу, 21 февраля 1957 года, Юрий Спегальский и Олег Тихонов одолели 122-метровую высоту шпиля Петропавловского собора. Перед ними стояла задача обследовать всю поверхность шпиля, определить конструкции и позолоту его частей, количество медных листов облицовки шпиля, обследовать поверхность уникального флюгера - ангела с крестом. Нужно было определить объем реставрационных работ, подготовить документацию для установки лесов для реставрации, сфотографировать и решить, можно ли снять для реставрации шар, крест и ангела с помощью вертолетов.
Верхолазам не отказало чувство юмора: в бутылке из-под лимонада, спрятанной в пятке ангела (!), они оставили послание для следующих восходителей, которые пришли на шпиль Петропавловки только 40 лет спустя, в 1997 г. Шутливая записка, стилизованная под заметки средневековых мастеров, была начертана рукой Спегальского: "Июнь 1957-го. Мы верхолазы-альпинисты: Тихонов Олег Павлович, Спегальский Юрий Павлович, Буданов Петр Петрович, Ильинский Геннадий Янович, Клецко Константин Борисович, Льготный Юрий Семенович - работали по реставрации шпиля Петропавловской крепости. Работа сделана плохо, так как начальство не заботилось о нас. Платили мало, сроки были сжатые, к 23 июня в честь 250-летия Ленинграда. Остается 5 дней до сдачи объекта, а конца работы и не видать. Спешим уехать на Кавказ. Нас ждут великие дела в горах, мы все альпинисты. Привет следующим восходителям".
Копия этой записка и уникальные фотографии 1957 года украшают экспозицию колокольни Петропавловского собора.
Юрий Спегальский на шпиле Петропавловского собора 21 февраля 1957 года.
Работа на самом деле была сделана великолепно.
Ольга Аршакуни приводит воспоминание архитектора-реставратора профессора Ирины Бенуа, автора проекта и руководителя работ по реставрации шпиля Петропавловского собора:
"...Последний раз я встретилась с Юрием Павловичем на шпиле Петропавловского собора, который он обследовал зимой 1957 года перед реставрацией. Я помню, как сейчас, чувство восхищения, которое я испытывала, следя за этим бесстрашием... Осмотр шпиля Юрием Павловичем принес очень большую пользу нам, реставраторам, так как он дал исчерпывающее описание состояния медных позолоченных листов и других дефектов как профессионал, а также архитектор-реставратор. Надо еще сказать, что температура наружного воздуха была 15 градусов с ветром, а там, наверху, наверное, еще ниже и ветер сильнее. Однако работа эта была выполнена.
…Юрий Павлович стоит перед моими глазами как живой: в меховой шапке-ушанке, в рукавицах, каком-то зипуне (может быть, в тулупе), обвязанный страховочным поясом, и с улыбкой в золотистой бороде".
Фотографии Спегальского размещены в колокольне Петропавловского собора на один уровень ниже, чем 51-колокольный карильон. Когда он, восстановленный только в 2003 году, играет сегодня, то волны божественного звука опускаются вниз и проходят через архивные кадры.
Хочется верить - он слышит этот звон.
Академик Дмитрий Сергеевич Лихачев гениально назвал профили высотных архитектурных памятников Санкт-Петербурга его "небесной линией".
Эту небесную линию спасал в течение двадцати лет Юрий Спегальский.
…Еще мальчиком он впервые поднялся на шпиль храма в Пскове, это была колокольня Снетогорского монастыря:
"Красота древней псковской земли раскрылась передо мной впервые, когда я подростком добрался до самой вершины шпиля соборной колокольни Снетогорского монастыря. Это впечатление было самым ярким из всего моего детства. С тех пор с глубоким ощущением этой красоты я никогда больше не расставался...
…Каменные стенки колокольни поднимались еще выше, примерно до уровня моих плеч. Над ними возвышался ажурный железный каркас огромного шпиля, уходящего к самым облакам. Ветер оборвал с него почти все листы железа. Лишь внизу осталась часть покрытия, отдельные листы которого, колеблемые ветром, ударялись по обрешетке из железных полос и громыхали.
...Ветер трепал мои волосы и рубаху, а солнце ласково согревало. Внизу проносились голуби, и я подумал:
- Выше птиц забрался... и не страшно.
Я с радостью ощутил, что могу еще подниматься, и без всякого страха!
Все более и более расширялась картина окрестностей, но я не задерживался - хотел остановиться и поглядеть как следует только тогда, когда доберусь до самой верхушки.
Наконец я почувствовал, что спина моя прикоснулась к железным перекладинам. Голова почти уперлась в стержни, сходившиеся надо мной так близко один к другому, что между ними могла бы пролезть только кошка.
Дальше ходу не было. Выше, надо мной, были только пробегающие по небу облака да неправдоподобно огромный крест, чуть поблескивающий остатками своей позолоты.
Налетал ветер, шпиль сильно раскачивался. Его ритмичное движение создавало радостное ощущение полета в необъятном голубом просторе. И небо, и земля слились в чуть дрожащей синеватой дымке.
Укрепив как можно лучше ноги, я огляделся вокруг. И вот впервые испытал огромное, почти ошеломляющее чувство восторга, озарившего мой ум и сердце красотой родной псковской земли!..
Когда я наконец спустился, вышел из прохладной колокольни под потоки солнечных лучей, я даже зажмурил глаза и вдруг ясно ощутил покачивание шпиля. На секунду мне показалось, что это земля, приняв меня, ласково убаюкивает, как своего ребенка…"
Чувство высоты, чувство полета - чувство божественное.
Архитектор-реставратор средневекового Пскова Юрий Спегальский стал ангелом-хранителем Петербурга.
Люди уходят.
Потом уходят другие люди, знакомые и близкие.
Полвека проходит - и поговорить уже не с кем.
Остаются - надолго, но не навсегда - посаженные людьми деревья.
И остаются - надолго - города, в камни которых уходят человеческий талант, человеческая воля, человеческая сила.
У жителей этих городов есть счастливый шанс - сохранить их человеческий образ.
Их небесную линию.
Лев ШЛОСБЕРГ.
Санкт-Петербург - Псков
В статье использованы цитаты из книги воспоминаний О. К. Аршакуни "Предчувствие". Л., 1987.
* По статье М. А. Кузьменко «О верхолазных работах Ю. П. Спегальского в Ленинграде» // Сб. «Земля Псковская, древняя и современная». Псков: Издательство Псковского областного центра народного творчества. 2004. С. 185-194.
** В книге «Подвиг века», вышедшей в Ленинграде в 1969 году, этим работам посвящено несколько статей.
*** Сведения публикуются по статье М. А. Кузьменко «О верхолазных работах Ю. П. Спегальского в Ленинграде» // Сб. «Земля Псковская, древняя и современная». Псков: Издательство Псковского областного центра народного творчества. 2004. С. 185-194.
.jpg)
