Здравствуй, племя младое...

(Продолжение, начало в № 37 - 40).

БЕЗБОЖИЕ

За десять лет до того, как моему поколению суждено было появиться на свет, а кому-то впоследствии стать одноклассниками в 8-й школе послевоенного Пскова, страна провозгласила себя навсегда богоборческой. Краеугольным камнем пропаганды, обучения и воспитания сделался воинствующий атеизм. В антирелигиозные мероприятия вовлекали особенно детей, подростков, молодёжь. Разумеется, и взрослых, но их перековка давалась трудней.

И в пятом, и в шестом, и в седьмом, да и позднее любой из нас держался безверия по убеждению. Слово Бог пренебрежительно писали с маленькой буквы - бог. В нашей среде никто не сомневался: Бога попросту нет и не может быть, а верующие люди и церковь - обречённые историей пережитки. Твердо знали, что дожившее до нас религиозное прошлое заслуживало в лучшем случае снисходительности, а вообще-то - презрения, поскольку наперекор передовому материалистическому образу мыслей и безрелигиозным чувствам «нового человека» задержавшееся прошлое тянуло назад социалистический строй и быт.

На старушек со свечкой, осенявших себя крестным знамением, глядели свысока, как на невежд. Ни у кого из одноклассников не доводилось мне видеть дома икону, лампадку. Если кто из ребят по наущению старших в семье носил нательный крест, то тайно. Ни один из нас не держал в руках и не читал Библию или какие ещё церковные книги: незачем, устарело, опиум для народа.

Между тем с религией не так-то просто складывалось вокруг.

Неслыханные испытания войной, невероятные душевные муки и тяжкие, вплоть до безысходности, страдания пробудили у многих надежду на заступничество Всевышнего, на Божью милость как единственный шанс спастись, выдюжить. Немало было таких, кто в минуту отчаяния поклялся себе, что, ежели уцелеет, выберется живым, то вечно будет верен Господу. Никто этого не афишировал - держал про себя. Иначе не миновать подозрений, а то и изгнания с работы (в госучреждениях - наверняка), что не в последнюю очередь означало лишиться если не хлебных и продовольственных карточек, то промтоварных талонов на одежонку и обувь; ведь все до крайности обносились. Как могли, жались поближе к власти.

В первые послевоенные годы стало заметно: религиозность в Пскове и области возросла. К примеру, при сплошь тогда нищенском населении «кружечные» сборы достигли в совокупности внушительных сумм (молящихся в церквах обходили с металлической кружкой для пожертвований).

Были приняты контрмеры. Нам, учащимся, возбранялось даже из любопытства входить в церковь во время богослужения: считалось недостойно пионера, комсомольца. За теми, кто нет-нет да заходил, приглядывали, и это не оставалось без последствий.

Но не только запреты и осуждение были в ходу - предпринимались также отвлекающие маневры.

По большим храмовым праздникам, в особенности на Пасху, у нас в 8-й школе (наверное, и в других школах Пскова) устраивали антирелигиозные вечера, которые длились до утра. Притом были открыты и для посторонних - всякий мог присоединиться к веселью.

Псков по ночам освещался в ту пору плохо - темень везде. А тут в своей школе - ярко освещённый, переполненный друзьями зал, музыка, игры, загадки, озорные хороводы, концертные номера, остроумный конферанс, затейники. Да ещё и искромётные кинокомедии.

Чего стоил, к примеру, «Праздник святого Иоргена» - антицерковный сатирический фильм с любимым комическим артистом Игорем Ильинским в главной роли! Интересно бы увидеть его сейчас: скорее всего покажется примитивным. А тогда хохотали до упаду - комедийные трюки приводили в восторг.

Кстати, если мне не изменяет память, эта смешливая кинолента подобно некоторым другим мало того, что была черно-белая, так ещё и немая - с титрами. Первая у нас в стране звуковая художественная кинокартина «Путёвка в жизнь» появилась в 1931-м - всего за два года до нашего рождения. «Путёвка в жизнь» увлекающе смотрится доныне. Ярко талантливое произведение.

Подобные вечера, антирелигиозные лекции и прочее в том же роде стали после войны существенно смягчённым вариантом агрессивного атеизма сравнительно, скажем, с 20-ми годами. Тогда ничего не стоило деревенским комсомольцам врезаться сомкнутым строем в крестный ход, разметать возмущённых, перепуганных богомольцев и при этом вызывающе горланить:

Долой, долой монахов!
Долой, долой попов!
Залезем мы на небо,
Разгоним всех богов.

От такого святотатства растерянные верующие приходили в ошаление. А в наши школьные годы от демонстративного запугивания отошли, колоколов с церковных колоколен не сбрасывали и храмов, как в 30-е годы, уже не взрывали. Напротив, даже те, закрытые перед войной, церкви на Псковщине, которые открылись при немецкой оккупации, продолжали действовать и после Победы, посещаться прихожанами. Кой-какие послабления стали следствием патриотической позиции Русской Православной Церкви в годы борьбы нашего народа с гитлеровским нашествием.

Простили Псковской области и то, что на её территории - в Печорах - располагалось в монастыре сформированное германским командованием управление церковными делами православия чуть ли не на всех оккупированных территориях европейской России. В псковском краеведческом музее можно было видеть фотографию, запечатлевшую тогдашних русских священнослужителей Печорского монастыря среди довольных офицеров вермахта. Фотографию эту вскоре убрали, дабы не акцентировать, что предатели были также в клобуке и в рясе.

Как сейчас вижу взорванные немцами, искорёженные - с птицами, сидящими на оголённых рёбрах-шпангоутах, - купола Троицкого кафедрального собора в псковском кремле. Их довольно быстро восстановили, покрыв дюралюминием от сбитых самолётов - лёгкий, прочный металл. После привычного на Руси златоглавия дюраль смотрелся на куполах странновато, но и вполне симпатично, тусклым серебром светясь в небе. Иконостас в соборе возобновляли долго, но внутреннее убранство, минимально необходимое для богослужения, вскоре было приведено в надлежащий вид.

Мы в классе воспринимали всё это, никак не соотнося с атеизмом, - просто радовались, что город-руина хотя бы чуть-чуть начинает залечивать раны.

Заведено было так, что тот ли, иной особо значимый, почитаемый по церковному календарю и в народной, особенно крестьянской, традиции день всегда отмечался как многолюдное празднество только в какой-то определённой деревне ближайшей округи - обычно там, где жителей много и есть церковь. За каждой такой деревней исстари закреплён один и тот же престольный праздник (или больше чем один) - традиция не меняется.

В свои 12-15 лет мне приходилось после войны несколько раз присутствовать на престольных праздниках. Заходил в церковь, но там было пусто: верующих почти не видно, как и зевак вроде меня. Возможно, попадал не в те часы, когда совершается литургия. Во всяком случае, мне ни разу не привелось наблюдать на таких торжествах богомольное рвение.

Престольный праздник послевоенных 40-х годов - это на Псковщине, доложу вам, зрелище колоритное.

Народу стекается видимо-невидимо. Для деревни эдакое скопление людей - яркое событие само по себе: на других можно вволю поглядеть, да и себя есть кому показать.

Летом на праздник шли босиком, а сапоги и сапожки, другую обувку поновее несли на палке, переброшенной через плечо за спину. На главной деревенской улице, где всё происходит, каждый уже при полном параде.

Место действия постепенно заполняется. Девки - своими рядами, парни - своими медленно шествуют друг за другом из одного конца длинной деревенской улицы в другой и обратно - в виду глазеющей по обе стороны улицы многочисленной публики.

Поначалу гуляние (с танцами на «пятачке») протекает чинно, без происшествий. Все ждут главного украшения праздника -большой драки.

Появилась гармоника в рядах выкаблучивающихся - люди повеселели. Частушки звучат громче, доходя до надсадного крика. Содержание частушек - всё грубее, вульгарней. То там, то здесь одна компания парней пробует задираться к другой. В ход пошла матерщина. Публика оживляется.

Но людям покамест скучновато. Накал страстей быстро спадает, затем вспыхивает вновь, но опять ничего особенного.

А вот и до первой драки дошло, кому-то расквасили нос - юшка. Но это - так, пустяки. Тем временем у обиженного и его дружков закипает злость - надо дать сдачи и как следует, чтоб люди видели: мол, мы не трусим, не прощаем. Бузотёры кидаются друг на друга.

Народ доволен: наконец-то нашлось дело и зрителям. Бросаются в гущу драки, чтобы разнять. Хватают дерущихся за руки, за ноги, не дают размахнуться, ударить, расталкивают. Бабы кричат, девки визжат - кличут своих дружков: мол, не надо, выберись оттуда! В суматохе достаётся и разнимающим - кому зуб выбили, кому синяк посадили под глазом...

Свалка что надо, но на самом деле её участники и публика хотят лишь одного - продлить удовольствие, не дать быстро наступить развязке.

В конце концов передышка всё-таки наступает, чтобы вскоре подобная свалка завязалась где-нибудь на деревне ещё и ещё.

Если только этим всё кончается (количество выпитой сивухи в расчёт не беру), то затем долго сетуют, что праздник не удался. Потому что истинно вершиной престольного праздника в моё время было кровопролитие.

Видел это раза два или три. И всегда происходило как-то незаметно. Без публичного распаления, без картинных наскоков. Вдруг крик: «Ой, зарезали!» А как было, кто пырнул ножом, не видели, хотя, казалось бы, глядели во все глаза. Тут уж плач всерьёз и взаправдашняя тревога охватывает. Пострадавшего ведут под руки, и он знает, что именно он главный герой, о котором долго будут говорить. По рубашке быстро растекается кровавое пятно. Парня уводят в избу, где ему оказывается необходимая помощь. На моей памяти ни зарезанных, ни убитых как-либо иначе на престольных праздниках не было. Впрочем, слышал, что где-то вроде бы случалось.

Справедливости ради, надо сказать, что сами эти гулянья назывались тогда ярмарками («ярманками»), хотя никакой торговли на них не было. Иначе говоря, престольный праздник - это как бы одно, а проходившая в день праздника ярмарка - другое. Но в народе это сливалось воедино, различий не делали.

Легко себе представить, что в беспросветной тогда деревенской скуке ничего равного престольным праздникам по интересности не было. Ими дорожили - готовились к ним загодя, жили в ожидании.

И вот финал затянувшегося моего повествования о праздниках.

В одной деревне традиционно отмечалось летом два престольных праздника, а в другой, тоже большой и тоже с церковью, - ни одного. Чтобы установить справедливость, мужики из деревни без праздников пришли к мужикам той деревни, где было два, и предложили: «Продайте нам один праздник!»

Ещё одно маленькое пояснение: водка после войны была дешёвая, но и она деревенским людям оказалась не по карману: никто в магазине не покупал, гнали самогон. Если бы нашёлся лихач, купивший водку в сельмаге, на него смотрели бы как на пришельца с другой планеты.

Так вот, престольный праздник был куплен за неслыханно высокую цену - два ящика магазинной водки.

Отец при мне рассказывал маме об этой истории, ссылаясь на доклад, который был сделан на пленуме областного комитета партии. Выступал секретарь по идеологии и сильно укорял местных партийцев: «Вы только посмотрите! Мы всякие решения принимаем, пишем протоколы, резолюции, и никакого толку. А тут два ящика водки, и без бумажек, без понуканий, добросовестно выполняют договорённость».

Особо любознательные среди вас могут заглянуть в Псковский областной архив и отыскать этот доклад. В нём названы деревни и район, где это произошло, указаны даты. Когда происходил тот пленум? Возможно, в мои школьные годы, но не исключено, что всё-таки позже - в 50-е. Как бы ни было, картины тогдашних нравов это не меняет.

Виктор Дмитриев.

(Продолжение следует).