Здравствуй, племя младое...

(Продолжение, начало в № 37 - 41).

Ежегодные смотры художественной самодеятельности школ всего Пскова проходили после войны не иначе как в областном драматическом театре имени А. С. Пушкина (разумеется, после восстановления театрального здания). Выступать на освещённой прожекторами-софитами профессиональной сцене в виду партера и балкона настоящего театрального, с занавесом, зала было для нас предметом самоуважения, даже гордости, хотя публика - мы сами.

На сцену вышел мальчик не то из пятого, не то из шестого класса - не помню какой псковской школы. Невысокого росточка, в белоснежной рубашке, с красным пионерским галстуком на груди. Юный артист запел неожиданно сильно и чисто. Вмиг в театре всё смолкло. Даже аккомпанировавший солистам баянист не посмел тронуть меха. Несравненного очарования изумительный детский голос уносил в горние выси наши мечты:

Родина слышит, Родина знает,
Где в облаках её сын пролетает.

Тогда мне открылась волшебная сила искусства. Да и по жизни та песня-предчувствие не обманула. Спустя неполных полтора десятка лет посланцем как раз нашего поколения вознёсся в космос Юрий Гагарин. По возрасту он мог быть из моего класса, либо классом ниже. Только и разницы, что не с Псковщины, а из Смоленщины, где жизнь после войны была точно такой же, детство у ребят - таким же. С надписанным и мне автографом Гагарина храню его книгу «Дорога в космос», которую в считанные дни после полёта помогли сладить Юре журналисты. Храню и коллективную фотографию: Кремль, мы с двумя первыми космонавтами - Юрием Гагариным и Германом Титовым. Нет на свете уже обоих.

12 апреля 1961 года, в день окрыляющего первополёта в космос Юрия Гагарина, со мной произошёл конфуз - на почве безбожия. У нас в семье гостил тогда отец моей жены Мартин Иванович, приехавший из города Биржай, что на севере Литвы, где он жил и где в 1967 году умер. В тот апрельский день пообещал тестю показать Старый Изборск, Печоры, что и сделал. Но жизнь внесла поправку.

Зелёненькая служебная «Победа» № 00-24 уже ждала у подъезда, как вдруг радио сообщило ошеломляющую новость: человек в околоземном пространстве! В пути ни на секунду не выключали автомобильный радиоприёмник, оживлённо обсуждая втроём (ещё и шофёр Виктор Кравчук) небывалое событие, ждали исхода. Наконец первый виток космического корабля с человеком на борту благополучно завершился.

При подъезде к Печорам у меня созрела неплохая мысль. Представил себе, как тысячи журналистов по всему земному шару, только что обогнутому Гагариным, спешат в эти первые минуты взять интервью у разных людей, чтобы сохранить для истории свежие впечатления от грандиозного свершения. Вряд ли, думаю, сейчас кто беседует об этом с профессионалами веры - монахами, да ещё непосредственно в их православной обители. Даже если такая идея всё же придёт в голову кому-то из пишущей братии, - не успеет. Только для меня (тогда ещё не журналиста, хотя в газетах печатался) это досягаемо сразу.

Мы подкатили к воротам Псковско-Печорского монастыря. Внутри было безлюдно. Над колоннадой портика Михайловского собора, что правее наверху у крепостной стены, горящими электрическими лампами у основания массивного купола светились огромные буквы ХВ — Христос Воскресе. В тот год на 12 апреля пришлась Пасха.

Кто же кому сделал подарок: Пасха - Гагарину или Гагарин - Пасхе? Мне такой вопрос показался бы тогда нелепым, даже не возникал. Но через считанные минуты он и для меня оказался осязаемой реальностью. Вошёл в собор - не протиснуться. Народу битком - яблоку негде упасть. Под сумеречными сводами густо горели свечи. В духоте гудел голос диакона. Прихожане осеняли себя крестным знамением, клали поклоны. Да уж, тут не до интервью.

Узкой лестницей спустился по круто-яру во впадину, живописно окаймлённую монастырскими зданиями. На глаза попался явно здешний, невзрачный с виду человек.

- Никого, что ли, нету?

- Все там.

Он кивнул в сторону храма на горе.

- И долго ещё?

- Сейчас кончится. Всенощая давно перешла в заутреню, теперь выйдут.

Воздух был сырой и земля сырая. Серыми кучами лежал нерастаявший, ноздреватый снег. Подняв голову к Михайловскому собору, ждал, когда завершится долгая-предолгая на этот раз церковная служба.

Никакого предварительного плана лелеемого интервью у меня не было. Непрофессионалу в журналистике такое, возможно, простительно, но совсем уж не потрудиться заранее продумать хотя бы пару вопросов и доводов - это было непростительной беспечностью. Полагался на авось, уверенный, что само собой образуется. Больше того, переполняло предощущение торжества - возьму верх и уйду победителем. Горел нетерпением.

Из собора повалил народ. Неужели могло вместиться столько людей? Вот они идут по домам, и все до одного - в неведении. Мысленно представил: словно гром среди ясного неба обрушится на них безбожная новость - русский человек забрался во владения Всевышнего. Собственно, к этой элементарной мысли сводился мой замысел интервью.

На ловца и зверь бежит. По той же крутой лестнице одиноко спускался рыжий монах, в таких годах, как и я, около тридцати. Объект интервью определился.

По мере того, как монах приближался, перед ним суетливо становились в очередь склонённые богомолки, припадая к руке и получая благословение. Но вот кончилось и это.

Он шёл прямо на меня. Шёл в ловушку. Другого пути в трапезную не было.

Я мирно поздоровался. Но, видать, на моём лице ясней ясного было написано коварство: монах тут же решил уклониться от общения с нахалом и зашагал прочь.

Однако я догнал.

- Как вы восприняли чудо, которое утром потрясло весь мир?

Рыжий ровесник в монашеском одеянии и в сапогах слегка замедлил шаг. Мой, по ситуации, расчёт на любопытство начал оправдываться.

- А что, собственно, произошло?

- Разве вы не знаете? Только о том и говорят сейчас по радио. Люди переживают.

Мне хотелось побольше заинтриговать, чтобы вопреки его нежеланию всё же хоть короткий меж нами состоялся диалог по существу.

- Не знаю. Ничего особенного в этом нет: мы же с ночи на службе. Согласитесь, если солдат стоит на посту, то не покинет его, пока не отпустят. Вот и мы ни к какому радио подойти не могли. Так что же всё-таки случилось?

Преимущество было теперь на моей стороне - он даже остановился, чтобы узнать. Я рассказал.

Ни один мускул не дрогнул на лице моего визави. Как о чём-то само собой разумеющимся он произнёс:

- К тому всё шло. Хорошо, что удалось. На то и наука. Буду молиться за нашего героя. Как звать-то его?

- Гагарин. Юрий Алексеевич.

- Вот-вот, Юрий Алексеевич. Значит, было ему свыше благословение на подвиг.

Такого хода мысли не ожидал. Намеревался вогнать молодого монаха в растерянность, а растерялся сам.

- Но позвольте! Ведь Гагарин - он куда попал-то! И Бога там не увидел.

Монах, удовлетворив своё любопытство, собрался было меня покинуть, но после моих слов уйти уже не мог. С его стороны это было бы трусостью, поражением - ретироваться, не взяв реванш.

Мы оба были одного роста, не только возраста. Молча прошли ещё несколько шагов - к невысокому каменному крыльцу. Монах поднялся на верхнюю ступень. Это была его территория. Я оценил ход. В дальнейшем нашем разговоре он будет смотреть на меня сверху вниз. Положение стало неравным - на этот раз не в мою пользу.

Он действительно перехватил инициативу.

- Вы можете поручиться, что Юрий Алексеевич не молился перед пугающей неизвестностью космического полёта? Ведь он наверняка молился.

- Поручиться действительно не могу, но этого не могло быть.

- Вполне могло, почему нет?

- Вообразить можно всё что угодно, но факты...

- Какие факты? Вы можете меня опровергнуть?

- Но ведь и вы меня не можете! Он не молился.

- Мы с вами этого не знаем. И поэтому каждый из нас вправе придерживаться своей точки зрения. Думайте, как хотите, но это не истина.

Почва уходила у меня из-под ног. Злился на себя, на свою интеллектуальную беспомощность в затеянном диалоге. А он наступательно продолжал.

- Вы, вообще, знаете, что такое вера?

Ничего, кроме слов Маркса о том, что «религия опиум народа», меня в ту минуту не посетило. Но то - религия. А вера?

Собеседник покровительственно пришел мне на помощь:

- Bepa - это общение с Богом, осуществляемое через молитву, и у Гагарина вера наверняка есть. Иначе где бы он взял душевные силы для такого свершения?

Монах покровительственно, но при этом корректно посмотрел напоследок на меня.

- Извините, время обедать.

И захлопнул за собой дверь.

Говорить и впрямь больше было не о чем. Разгром. Приготовил ловушку другому, а угодил в неё сам.

Удручённый возвращался к машине, где меня терпеливо ждал тесть. Настроение было убито, но монастырь Мартину Ивановичу показал, а на обратном пути - Старый Изборск. И всё думал: почему так случилось?

Может, потому, что тот молодой монах, оказавшись в положении обороняющегося, вынужденно мыслил и действовал по-боевому, собранно. Тогда как я, нападавший, - беззаботно, расхлябанно, заранее уверенный, что правда безусловно на моей стороне, что тут и усилий никаких прикладывать не надо. Поэтому и растерялся?

Несомненно, сказалось и это. У меня за душой не было припасено решительно ничего, даже нравственно, чтобы говорить с полным уважением к собеседнику. И он легко одолел.

Всё же глубинно мой провал был предопределён в любом случае. Что тогда знал я о религии, о церкви? Ничего. Разве лишь то, в чём отличие чёрного духовенства от белого и какая в священстве иерархия. В остальном, если всерьез, - ноль. Невежество - вот корень верхоглядной моей затеи провести злопыхательское интервью. Поделом.

Виктор Дмитриев.

(Продолжение следует).