Ирония в устной и письменной форме

Вера Николаевна Голицына: «Нас хотят усреднить: пусть провинция живет по среднему уровню, довольствуясь, чем бог пошлет. Провинция должна быть в чести»

Вера Николаевна ГОЛИЦЫНА – преподаватель Псковского педагогического института с 1951 по 2006 годы. Ученица и наследница петербургской филологической школы Георгия Гуковского, Виктора Жирмунского, Дмитрия Максимова, Бориса Томашевского. Родилась в Рязани 1 февраля 1923 года. В 1947-м закончила Ленинградский государственный университет. В 1955 году защитила кандидатскую диссертацию. Любимые поэты: Лермонтов, Блок, Цветаева, Лорка, Бернс. Прозаики: Гофман, Лев Толстой, Булгаков, Набоков. «Псковская губерния» поздравляет интеллигента, учёного, преподавателя Веру Голицыну с юбилеем и представляет читающей аудитории беседу с ней Елены ЮЖАНКОВОЙ.

«Уж и не знаю, что вы собираетесь обсуждать с человеком такого археологического возраста?» – Вера Николаевна Голицына встречает меня ироничным прищуром глаз, знакомым еще с институтских времен, когда мы слушали ее лекции по Серебряному веку на филфаке тогда еще Псковского государственного педагогического института им. С. М. Кирова. «Мемуары мои слушать хотите? Мне даже ручки специальные подарили – чтобы воспоминания начала сочинять. Но у меня нет времени размениваться на это: надо писать работу по Цветаевой, помогать родным и близким. Буквально на днях я вернулась из Санкт-Петербурга – гостила у дочки. Много времени уделяю общению с учениками…

«Нашей судьбой распоряжались обстоятельства и государство»

1923 год. В Рязани, в саду.

- Вера Николаевна, как Вы пришли к филологии? Наверное, были другие варианты жизненного пути. Почему Вы выбрали именно этот?

- О нашем поколении можно сказать словами Юрия Тынянова – поколение, «под которым шаталась почва», скитальцы. Нашей судьбой распоряжались обстоятельства и государство. И где наше пристанище, где наш «милый предел» – кто знает? Судьба каждого из нас – история нашей страны.

Я родилась в Рязани в 1923-м году, закончила десятилетку, а на следующий день после выпускного началась война. И кончилась беспечная юность. Патриоты до мозга костей, через пять дней мы с тремя подружками пришли в военкомат. Я весила тогда 46 кг, по плечам – две тощие косички. Посмотрели на нас – «Да, фронт без вас не справится». Но взяли нас в военный госпиталь. Там получили противоядие от романтизма юных лет, когда стало известно, почему так много было жертв в первые месяцы войны.

Через три месяца – эвакуация с семьей в Казахстан. В Казахстане поступила в КазГУ. Учиться было очень интересно, так как преподаватели были из Москвы и Петербурга: Наум Яковлевич Берковский и другие. А через три года пришел вызов в Ленинград. Когда я попала к Дмитрию Евгеньевичу Максимову на спецкурс по Блоку – это решило все.

Это был период, который решил выбор профессии и перевернул отношение к жизни. Я увидела, какими могут быть взаимоотношения между преподавателями и студентами, которые хотят учиться, как много можно почерпнуть профессиональной и общей культуры, контактируя с личностью такого масштаба, как наши учителя. У преподавателей было трепетное отношение к своим подопечным, это было отношение учителя и друга, причем по инициативе учителя. Такое отношение не просто возвышало, а обязывало. Тебя не нужно было подгонять – тебе стыдно было не соответствовать.

Когда я оказалась в Пскове, то попала в ленинградскую атмосферу: почти на всех кафедрах работали выпускники ЛГУ. Поначалу был дикий быт: жили в бараках, холодной воды не было, к 7 утра надо было поспеть в булочную за хлебом.

Псковский институт – мой родной дом. И мы защищали свою кафедру, отстаивали ставки, боролись против сокращения преподавателей, выбивали для них квартиры.

- Многие сейчас говорят, что филология – наука ненужная. Что можно ответить?

- «Не оспоривай глупца», – писал Пушкин.

Зачем нужна филология? А зачем нужна культура? Гуманитарные науки помогают познать прекрасное, глубину подлинных ценностей, например, национального языка и литературы.

Математика, точные науки обращаются прежде всего к человеческому интеллекту. А литература погружает в познание сложности человеческого духа, она обогащает не только интеллект, она взращивает в нас чувство прекрасного, развивает воображение, без которого мы воспринимаем лишь то, что подсказывает разум. Ведь как говорил Бродский о поэзии? По его словам, точные науки и даже проза – это линейное развитие, а поэзия – кристалл, единое целое в своей многогранности. Она возвращает к тому, что закладывает основы развития гармоничного человека.

Большинство молодежи сейчас воспитывается на опошленной культуре. Все эти концерты по телевидению с непристойными жестами, грубым обыгрыванием слов воспитывают пошляков. Культивируется то, что оплачивается.

Но какая может быть прикладная польза от литературы и филологии? Возьмите вот стул – сделан он без участия философов. Но развиваясь в рамках практицизма, мы обедняем сами себя. Даже пещерный человек, развиваясь в Человека Разумного, обязательно обращался к искусству. Человек без искусства, без литературы становится хорошим узким, но бескультурным специалистом. А культура проявляется во всем – в работе, в общении, в науке… Нельзя работать только на утилитарность.

Филология учит людей воспринимать глубину искусства. Почему не вызывает сомнения актуальность математики и ее открытий? Физика, геометрия развиваются, преподносят нам новые сюрпризы. Но так же происходит и в филологии, которая исследует литературу настоящую, с подтекстами.

- В каком состоянии сейчас находится наука?

- Остались наследники большой культуры и в лингвистике, и в литературоведении. Например, Вячеслав Всеволодович Иванов – ученый с большим именем, уникальными знаниями. Но сейчас для многих молодых исследователей в области искусства важно, скорее, привлечь к себе внимание. Такое было всегда, но сейчас это стало более массовым явлением – вузов стало больше. Занимаются выковыриванием из булки изюма.

«В провинции любой абсурд доходит до идиотизма»

Середина 1950-х. С дочерью Татьяной.

- С Вашей точки зрения, на ком лежит и какова степень ответственности за то, что происходит сейчас с культурой, языком, искусством, школами и вузами?

- Все ответственны за это. Учителя школ и вузов поставлены в жесткие условия: поставите неудовлетворительную оценку – вам же хуже будет. К примеру, по штату положено на одного преподавателя 13 человек, и если из-за поставленной вами двойки отчислят студента, значит, сократят часы, а в скором времени – и самого преподавателя. Принципиальным учителям треплют нервы, а непринципиальные работают по принципу «ладно, на троечку натянем». А ученики слизывают все из интернета или вообще покупают работы.

Работу учителя сводят к процентному показателю. Преподаватель, очень любящий свой предмет и ужасающийся тому, что с ним делается, неугоден - от него избавляются, если он не может смириться с таким положением дел.

Сейчас ввели платное обучение. Бюджетных мест минимум. Обучение в аспирантуре – тоже платное, заочное – 14000 рублей, в столице – еще дороже. Кто может себе позволить учиться? Тянут платников из последних сил, а они думают только о том, как бы ловчее провести преподавателя, знают, что преподаватель зависит от них.

- Как Вы думаете, нормализуется ситуация?

- Сейчас в интернете обсуждается новый проект реформы образования, согласно которому в очередной раз будут сокращать количество провинциальных вузов и преподавателей. Нас ждет новая, иная система образования. Почему-то все подробности реформы держат в тайне, не привлекают специалистов, все разрабатывается кулуарно. Так с советского периода наши люди привыкли, что государство руководит всем – и все прислушиваются, а чиновников – пруд пруди по горизонтали и вертикали.

Планируют все высшее образование сконцентрировать в Санкт-Петербурге и Москве. Значит, провинция будет обеднена абсолютно, так как львиная доля провинциальных абитуриентов будет не в состоянии ехать в столицы. На реформу надо время, она должна быть хорошо продумана, чтобы работать на уровень образования, а не на коммерцию. А в провинции любой абсурд доходит до идиотизма.

- Если сравнивать нынешнее положение образования с советскими временами – когда было лучше?

- У меня нет ностальгии по коммунистам, та политическая система была страшной. Но школьное образование было поставлено так, что наши школьники, даже по отзывам зарубежных педагогов, получали более фундаментальные знания.

Беда в том, что умных и талантливых ученых много, но для преобразований привлекают чиновников, а не настоящих специалистов. В реформах настораживает унификация образования. Да, сейчас такое время, когда рушатся все перегородки, мы обмениваемся опытом с самыми разными странами. Унификация должна быть, но не в ущерб собственным приоритетам. А мы делаем наоборот – выбрасываем то положительное, что они взяли у нас, и берем от них не самое лучшее.

Например, тестирование – отличный способ проверки знаний при изучении точных наук. Но учителя в школе не столько изучают предмет, сколько натаскивают ученика отвечать на вопросы. А учить надо умению развивать свою мысль. Этому способствуют прежде всего устные ответы.

Мы разбазариваем своё и приходим к идиотизму. 

«Имеется в виду не шабаш с битьем витрин, а настоящий протест – по существу»

1970-80 гг. Псковский педагогический институт. С Евгением Александровичем Майминым.

- Вера Николаевна, Вы говорили, что продолжаете общаться с кафедрой и очень переживаете за всё, что происходит сейчас с нашим вузом.

- Да, испытываю тревогу: Псков за больше чем 50 лет моей жизни здесь стал для меня родным городом, как и институт. Наш вуз раньше котировался очень высоко, особенно филфак и физмат. В Санкт-Петербурге и Москве знали: если мы посылаем к ним рекомендованных в аспирантуру, то это кандидатуры стоящие, а не по блату.

Государство опять начинает ориентироваться на коммерческое измерение тех искусств и наук, которые никогда не были самоокупаемыми. В Европе и у нас до революции всегда были меценаты, а сейчас все бросаются в бизнес и во власть, чтобы нахапать. И нам говорят: не можете заработать – смиритесь с тем, что остались на периферии, выкручивайтесь сами. Перекос необдуманный, очень опасный. Вот и приходится «выкручиваться».

И политика в институтах соответствующая: лишь бы никто из студентов не ушел, лишь бы платили. Откуда возьмутся настоящие ученые, если отбор происходит по принципу: кто способен заплатить, тот и будет учиться? Хотелось бы, чтобы реформы образования проводились осторожно и с участием настоящих профессионалов, а не чиновников.

В такой ситуации нужен очень умный и смелый ректор, авторитетный как ученый и организатор.

- В интервью шесть лет назад для канала «Россия» Вы читали одно из последних писем Вашего учителя Дмитрия Евгеньевича Максимова: он говорил об «ощущении ненужности того, что делал всю жизнь». Нет ли у Вас подобного ощущения?

- Есть, конечно. Мы начинали в трудных условиях: вуз размещался в одном здании на Советской, мы участвовали в восстановлении общежития на Либкнехта, обустраивали биостанцию для биофака. Создавая нашу кафедру, вложили все, что могли, старались передать эстафету знаний и культуры. Конечно, институт менялся, но сохранял высокий уровень, а сейчас происходят процессы, которые наблюдать печально. Столько докторов на кафедре литературы, но отменен диссертационный совет. Защищать диссертации аспиранты должны в других вузах.

Псковские вузы – выгодные в смысле привлечения кадров, ведь мы находимся между Санкт-Петербургом и Москвой, в которых представлены разные школы филологии. В науке нужны разные школы, нужен обмен идеями, споры. Всегда привожу пример: женитьба между родственниками приводит к вымиранию рода. То же – и в науке. И из одной партии у власти – ничего хорошего не получится. Такие самогипнотизируют себя, мол, мы все хорошо делаем…

Нужна оппозиция – не для того, чтобы себя показать в спорах, в борьбе за власть, за места в Думе, а как катализатор процессов. Появились люди, небезразличные к тому, что происходит, есть те, кто болеет за страну, не в политических дебатах, а в главном – за культуру. Имеется в виду не шабаш с битьем витрин, а настоящий протест – по существу. У нас ведь все превращается в бунт – бессмысленный и беспощадный. Есть люди, которые проснулись, начали понимать, что надо что-то делать, менять. Хочется верить, что пройдя через бесконечные ошибки, мы достигнем понимания.

Хочется верить в наш университет. В наш вуз было вложено много сил псковичами, ленинградцами, москвичами, и мы должны стремиться соответствовать изначально заложенным высоким критериям. Вроде бы переименовали институт в университет. Статус повысили, а возможности понизили. Нас хотят усреднить: пусть провинция живет по среднему уровню, довольствуясь, чем бог пошлет. Провинция должна быть в чести. Россия – это провинция, а не Санкт-Петербург и Москва.

Печально, что от нас отпала Прибалтика. В советское время у нас были налажены продуктивные научные связи – было братство, как в Лицее. Юрий Лотман и Михаил Гаспаров приезжали в Псков читать спецкурсы. Мы ездили друг к другу в гости, обменивались научными работами, оппонировали на защитах аспирантов. Велась активная научная работа. Люди высокой культуры поддерживала друг друга.

Я заинтересованно слежу за тем, что происходит. Мы – не заштатный вузишко, который можно прихлопнуть как муху.

«Изменился темп, все бегут, боятся куда-то опоздать, люди иначе относятся к книгам, иначе читают»

- А кто сейчас Ваши ученики, Вы ведь на пенсии?

- Сосед по лестничной клетке. Познакомились мы благодаря интересу к классической музыке. Часто слышно было, что у соседей слушают музыку, причем совершенно разную. Одна – попса, такая, как если бы били ложкой по кастрюле. А другая музыка – классическая. Оказалось, что там живут два брата, и один из них – как раз любитель классики - и стал заходить в гости. Мы слушали вместе диски, ходили на концерты.

А в один прекрасный день этот компьютерный мальчик (он один из лучших учителей в городе по информатике) пришел и заявил: «Хочу поступать на филфак». У многих есть иллюзия, что этот факультет проще других. А стоит попасть на филфак – оказывается, что надо читать книги – но не совсем те, которые нравятся. В подготовке к поступлению мы обратились к работам Берковского, Томашевского, Максимова, Маймина. А потом пять лет входили в мир литературы, повышали интеллектуальную планку. Я никого не натаскивала, для меня важно, чтобы ученик мог не только принять информацию, но и осмыслить ее. Сейчас Саша уже заканчивает шестой курс, думает о поступлении в аспирантуру.

- Ваш пример заразителен не только для студентов, но и для родных. Внуки тоже пошли по Вашим стопам, насколько я знаю…

- Да, внук и внучка преподают в Санкт-Петербургском университете иностранные языки. В свое время я была вынуждена взять на себя руководство диссертацией внука – по американскому писателю Генри Миллеру, которого я терпеть не могу.

- А что в нём Вам не нравится?

- В романах Миллера есть интересные вещи. Но натурализм сцен, языковой натурализм вызывают отторжение… Сейчас это модно, и у нас тоже. Запретить использование языкового натурализма (в том числе русский мат) невозможно, но когда текст этим перенасыщен… Горький писал пьесу «На дне». Нужен был ему мат, чтобы показать всю глубину падения человека?

Искусство должно будить воображение. Поэзия – это очарование звуком, мелодией, красотой, мыслью. Современные авторы играют парадоксами, я как читатель – жду, когда же за этими парадоксами появится какая-то идея. Доходишь до конца произведения – и удивляешься: может, я что-то пропустила, где же мысль?

Ведь что такое чтение? Это когда ты один на один с книгой. Мелькающие мимо глаз и ума буквы – это не чтение. А сейчас – люди иначе относятся к книгам, иначе читают – темп жизни другой. Так же строятся и фильмы: только успевай следить за динамикой событий и кадров.

«Но как тараканов трудно вывести – так и человека, мы даже не подозреваем в себе такие силы сопротивления»

2011 год. У камина. Фото: Светлана Гаврилова

- Вашему оптимизму и энергии можно позавидовать. Что позволяет Вам сохранить веру в лучшее? Какие светлые моменты в жизни были, есть и будут?

- В мире есть не только политика и коммерция. Мне отпущено определенное количество энергии, которую расходовать надо разумно. Помогают аккумулировать энергию – природа, музыка, книги. Вот захотелось перечитать «Евгения Онегина», хотя его многими главами могу цитировать наизусть. Бесконечно могу перечитывать «Войну и мир».

Очень люблю театр. Сейчас не хожу по здоровью, но всегда была театралкой. Мои любимые – «Таганка», «Современник», «Вахтанговский». Всегда находила время, чтобы выбираться на спектакли. Даже делали «гибридные» спецкурсы: изучали театр Серебряного века и договорились с театром Товстоногова, они нам всегда оставляли 20 билетов на все премьеры. Ездили в Лицей, Павловск, Александринку… Жили, не отрываясь от культуры.

Книги, музыка, театр – всё это наполняло жизнь. При училище в Рязани был хореографический кружок-студия. Два раза в неделю к нам приезжала на занятия балерина из Москвы, давала уроки, конечно, бесплатные. Я даже не знаю, что люблю больше – балет или оперу!

Я всегда любила собак и лошадей. В Рязани ходила в конно-спортивный кружок при артполку. Помню парад, в котором я участвовала, мне было тогда лет 13-14 лет, так по вольтижировке мы даже обскакали командиров. А еще плавание. В Рязани меня включили в группу по плаванию, и в 1939 или 1940-м году мы ездили на спартакиаду, жили в Лефортово. Физкультурный парад принимал Буденный.

Кстати, плавание пригодилось в жизни. Поехала по путевке в Геленджик. В один прекрасный день проходил праздник в честь морского флота, и организовывали эстафету заплывов по Черному морю. По громкоговорителю объявили, что один из участников километрового заплыва заболел. Тогда я, несмотря на положенный постельный режим, уговорила отпустить меня на состязания. И хотя давно не плавала на такие расстояния – справилась, выдержала.

Я люблю испытывать силы. Обожаю лес, море, горы, походы. Побывала в 17 странах, люблю мир, повторила пути эмигрантов. Путешествовать необходимо. Это возможность изменить обстановку, вырваться из замкнутого круга.

В одном из путешествий мы попали в грандиозный шторм на Средиземном море, 8,5 баллов. Сидишь в каюте – удары волн как из пушки. При сильнейшей качке (как мы потом узнали, недалеко от нас погибли во время шторма два судна) мы с приятельницей кое-как выбрались на палубу – вот тогда я и поняла, что такое «неизъяснимы наслажденья»: ужас, с одной стороны (такой, как на картине «Девятый вал» Айвазовского), а с другой – наслаждение силой стихии. Как Пушкин писал:

Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане...
И в дуновении Чумы.

Так что много в жизни светлых моментов.

Я люблю жизнь, но не люблю политику. Не люблю лицемерие. Обещают, заманивают и обманывают. И хотелось бы верить, но история показывает: политику не делают в белых перчатках.

- Как после стольких испытаний Вы сумели выстоять, сохранить себя? Не думаю, что наше поколение способно на такое…

- Я сама удивлялась. Но как тараканов трудно вывести – так и человека, мы даже не подозреваем в себе такие силы сопротивления.

Нужно только не изменять себе. Но и не лезть на рожон, не приспосабливаться на уровне подлости. Чтобы за себя не стыдно было. По-пушкински – «ты сам свой высший суд». Всех денег не заработать. Бродский как-то уже в Америке в бытность преподавателем-поэтом рассказывал: «Мне сообщили, что на мой счет поступило 3,5 тысячи долларов. У меня возник вопрос: а почему не четыре? Спросил и сам испугался - какова власть денег над человеком. Деньги – страшная вещь! Поэтому всегда надо слушать голос внутреннего самоцензора!

- А Ваша знаменитая ироничность – тоже средство избежать хандры? Довлатов говорил, что «ирония – последнее, а – главное – излюбленное оружие беззащитных».

- Только та ирония продуктивна, которая направлена на себя. Если воспринимать все всерьез – можно повеситься. На хамство надо отвечать именно иронией. Ирония – удел сильных. Я люблю за это Пушкина, Блока. Хотя у последнего уже другая ирония – от отчаяния.

- Вера Николаевна, что такое счастье?

- Счастье – это мгновение, потом – ещё мгновение. Повседневная жизнь однообразна – побольше бы таких мгновений.

Беседовала Елена ЮЖАНКОВА